Елена Скульская: «Нежные, вы любовь на скрипки ложите»
Мой приятель, известный московский поэт, уговаривал молодую таллиннскую женщину, оставленную мужем, резко изменить свою судьбу. Поедешь, — говорил он, — в Москву, выйдешь замуж, потом сменишь мужа, путем сложных геометрических перестановок займешь нормальное положение в обществе. На первый случай у меня и вариант хороший есть, чудесный мужик, его жена, кстати, только что бросила, а он к семейной жизни привык, сразу посватается.
- А почему бросила? — спрашивает, утирая слезы, еще секунду назад безутешная, а теперь несколько приободренная женщина.
- Понимаешь, он за ней с топором гонялся.
- Бывает, — вздыхает та с еще большим воодушевлением.
- Нет, ты не понимаешь, он за ней с топором гонялся, именно когда трезвый был!!
И брошенная жена моментально теряет интерес к потенциальному жениху.
Потому что когда за женщиной с топором гоняется пьяный, то это — нормально, это с пьяными случается, тут почти каждая смирится, а вот если он трезвый за топор хватается, то ведь он сумасшедший, он каторжник, он убийца.
Пьяному прощается всё: бессвязный слюнявый мат, ацетоновый запах перегара, немытая одежда. А с трезвого человека совсем другой спрос: изволь умываться, бриться, надевать свежее белье и не смей есть руками, что, заметим, куда приятней, чем резать мясо ножом и вилкой.
Какие невыразимые страдания испытывал Шариков, вынужденный харчеваться за одним столом с профессором Преображенским и его пособником Борменталем! Но, заметим, как-то обходился без мата; как-то управился Михаил Афанасьевич с языком бессмертного своего героя, ни разу не унизив читателя словом из трех, скорее всего, дорогих Шарикову букв.
Как писал своих пьяниц, убийц, опустившихся, потерявших человеческий облик персонажей Федор Михайлович Достоевский — ума не приложу, сдерживался, надо думать, из последних сил. А насколько интереснее были бы его, например, «Бесы», если бы цензура поощряла мат!
А Чехов?! Из недавних крепостных, с пятилетнего возраста битый отцом, норовившим посильнее врезать по голове, росший в атмосфере пьянства и невежества, с двумя спившимися братьями… А писал без мата! И пьяницы у него, и подлецы, и негодяи, — и все как-то без мата выражают свою низменную сущность.
Это я всё веду к тому, что выдающиеся деятели культуры в лице Олега Табакова, Никиты Михалкова и Федора Бондарчука обратились к Дмитрию Медведеву с просьбой снять запрет на мат, без которого невозможно создать полноценное, объемное художественное произведение.
Иосиф Бродский, например, не выносил, когда при женщинах ругались матом, не могу себе представить наших тартуских свободолюбивых профессоров (как бы я к ним ни относилась) ругающихся матом, не могу себе представить интеллигентного человека, вооруженного матом.
А хама — могу. Только хам никогда не ограничивается матом в художественном произведении, матом у него будут говорить не только персонажи, у него все вокруг будет покрыто непромытой пошлостью словесного мусора и грубости. Та уникальная развязность и дикость, которая характеризует не только и не столько искусство, сколько способ общения с миром — угнездившийся почти повсюду, доводит до отчаяния.
Как писал Мандельштам:
Меня преследуют две-три случайных фразы:
Весь день твержу: печаль моя жирна...
О Боже, как жирны и синеглазы
Стрекозы смерти, как лазурь черна.
Где первородство, где счастливая повадка,
Где плавкий ястребок на самом дне очей,
Где вежество? где горькая украдка?
Где ясный стан, где прямизна речей…
Слово «вежество» мне подчеркивает компьютерный редактор. Нет больше такого слова, нет больше понятия приличного поведения.
Деятели культуры предлагают ставить на спектаклях и фильмах, в которых персонажи ругаются матом, значок 18+, то есть до этого возраста нельзя выражать свой богатый внутренний мир с помощью мата, а потом уже можно, потом всё позволено…
В советское время Андрей Вознесенский написал стихи: «Я не знаю, как это сделать,// Но, товарищи из ЦК,// Уберите Ленина с денег, // Так цена его высока!» Как минимум, глупые стихи, смешные. Глупо и мне, гражданке другой страны, возвышать голос в поддержку запрета мата в художественных произведениях, выходящих на подмостки и экраны России. Но ведь русские живут и в Эстонии и теряют грамотность и вежество еще быстрее и усерднее, чем делали бы это в своей языковой среде. Я постоянно сталкиваюсь с русскими школьниками, которые плохо знают свой родной язык, с выпускниками вузов, которые плохо пишут на родном русском языке, практически никогда не держали в руках бумажные книги, если они не были учебниками. Но я не встречала еще ни одного русского человека (и ни одного эстонца), который не освоил бы русский мат.
Не беспокойтесь, господа, о мате. Он переживет нас всех — запрещай его или не запрещай. А вот на похороны культуры мы еще все успеем.
Редактор: Юлия Сокол