Елена Скульская о «Гамлете» в Городском театре: нами всегда руководят Полонии
Новая постановка «Гамлета», осуществленная Прийтом Выйгемастом, еще раз показала бездонные возможности трагедии: там ведь любой из персонажей по своей значительности может претендовать на роль главного героя. Что и позволило Полонию стать первым.
Полоний Андруса Ваарика не забыл уроков любительского студенческого театра, где он считался хорошим актером, и где ему довелось сыграть Юлия Цезаря; он и при дворе продолжает играть самозабвенно, заставляя плясать под свою дудку (а уж он-то в отличие от Розенкранца и Гильденстерна владеет музыкальными инструментами) и Клавдия, и Гертруду, и Офелию, и Лаэрта, и всех, кто попадает под его горячую политическую руку. Выскальзывает из-под его режиссуры лишь Гамлет (Ало Кырве) и убивает Полония точно так, как убивали его в студенческом театре - Брут закалывает Юлия Цезаря.
Полоний всегда озабочен, всегда с портфелем в руке; распорядитель ли он на пьяной свадьбе Клавдия и Гертруды, организатор ли слежки за Гамлетом и Офелией, постановщик ли сцены «Мышеловки», - за все он берется с активностью и многословием современного политического деятеля. Он виртуозно пользуется «словами, словами, словами», которые убеждают, завораживают вялую человеческую массу, готовую идти за любым политическим лидером – лишь бы тот говорил красиво и являл бы толпе ясный и правдивый взор.
Мечтатель Гамлет, воображающий себя Чарли Чаплиным, выходящим на боксерский ринг в немом кино собственного производства, разумеется, с Полонием сравниться не может. Само пространство немого кино – в отличие от пьес Шекспира – слишком затерто, стало сегодня общим местом на любой театральной сцене; это такой якобы выигрышный клоунский трюк, пригодный для любой ситуации. Гамлет-Чаплин оказывается куда мельче Гамлета из трагедии, он остается всего лишь узнаваемым типажом…
В этом безумном мире нужно сойти с ума, чтобы стать нормальным человеком. Раскрывает этот парадокс Офелия – Эвелин Выйгемаст в сцене безумия. Ее танец – мучительная попытка, неодолимая потребность извлечь из себя, из своего тела, которым больше не управляет покорный рабский разум, слова правды и боли, отчаяния и любви. Как человек, лишенный зренья, слышит чутче, как человек, лишенный слуха, видит зорче, так Офелия, лишившись разума, становится женственней и человечней.
Художник спектакля Марион Ундуск дает понять, что действие трагедии разворачивается в Эстонии примерно в 30-х годах минувшего века. Но, честно сказать, мне не очень важна эта временная привязка; мне не очень важно понимать историю контрабанды водки. Мне куда важнее чувствовать в спектакле абсолютную современность политических интриг, за которые люди платят своими жизнями, страстями, привязанностями.
Вы не найдете ни одного монолога Полония, с которым хотелось бы поспорить: его жизненной мудрости следуют не только Клавдий и Гертруда, Офелия и Лаэрт, но и сам Гамлет. В этом-то и есть кошмар нашей жизни: мы влечемся за наставлениями, за мудрыми словами, совершенно не задумываясь о том, в какой мере им следует сам говорящий.
Мне жаль, что декорации составлены, в основном, из ящиков из-под водки, что очень много пьют на сцене и много бьют посуды, - есть какое-то странное, но глубинное расхождение между многоплановостью постановки и однолинейным сценографическим решением.
В целом – притом, что некоторые образы решены робко и традиционно – «Гамлет» Прийта Выйгемаста кажется мне новым словом в трактовке великой трагедии. Он высвечивает многие темные и смутные места жизни нашей страны, хорошо бы его посмотрели и русские зрители; ведь язык тут не помеха – весь мир, всё цивилизованное человечество знает текст «Гамлета».
Редактор: Екатерина Таклая