Сценическое действо по картинке похоже на хорошее артхаусное кино с атмосферой, напоенной мрачной поэзией – на заднем плане уходит вверх грандиозная стена, расчлененная перспективно укрупняющимися в размерах арками (то ли пережившее века сооружение древних мастеров,  то ли обветшалое современное подземелье метро), загадочный мистический свет, чуть замедленный плавающий темп, стилизованная на общих планах пластика движений (художник Надя Скоромохова, свет – Антон Андреюк, пластика – Ольга Привис)… И жесткая интонация допроса, какую привыкли слышать в многочисленных сериалах: "Фамилия твоя как?"

Так происходит знакомство зрителей с главным героем романа и спектакля  Омоном Кривомазовым (артист Дан Ершов) и с его тяжелым сновидением, в котором на сломе эпох и веков (и тысячелетия!)  жестоко сводятся счеты с прошлым и сквозит растерянность перед будущим.

Луч света, вырвавшийся из самой большой арки, словно выносит на сцену фигуры юношей с крыльями особого рисунка, который встречается на египетских фресках – то ли души их, смертников, обрели свободу полета, то ли воплотилась сама мечта героя о небе, но эта картина призрачного будущего становится одним из полюсов спектакля, сделанного по всем правилам модернизма – текст не зеркало реальности, а отражение снов и кошмаров. О чем зрителей немедленно предупреждает Медведь (как настоящий!), который выкатывает на сцену огромный шар – не то навозный, не то земной: "И я, и весь этот мир – это чья-то мысль...".

Все смешивается и все смещается – события, реплики, символы, метафоры, жанры, штампы, открытия, красные звезды, песни Pink Floyd, миражи и намеки на реальное содержание, и так далее – чтобы на сцене возник абсолютно цельный и абсолютно сегодняшний миф о грандиозном советском Мифе как системе, а не только о мистифицированном полете на оборотную сторону Луны. Миф о стране, живущей мечтой о героях, но не дорожившей настоящими героями, готовыми на все ради этой страны.

На самом деле в советском государстве как раз космического блефа и не было – именно советский спутник первым с мире вышел за пределы земного притяжения, и именно Юрий Гагарин стал первым космонавтом, но миф, сочиненный Пелевиным, в центр страшного сна молодого героя поставил абсолютный абсурд – Большой Космический Блеф о фальшивом лунном проекте, во время которого герои должны погибнуть во имя славы советской страны.

Обеспечить этот фальшак в условиях летного училища, напоминающего ГУЛАГ, должна Большая Тройка, где есть Идеолог (полковник Урчагин) и два исполнителя – полковник Халмурадов и лейтенант Ландратов. Причем придуманный ими проект совсем не заморачивается правдоподобием – ступени фальшивой ракеты приводятся в действие педалями велосипеда, трещина на Луне, в которую нужно посадить луноход, чтобы он транслировал советские лозунги, конечно, имени Ленина, чей полуразрушенный бюст присутствует тут же…

Ясно, что роман, увидевший свет почти тридцать лет назад, во времена, именуемые сегодня лихими девяностыми, не щадящими никого и ничего, мгновенно сделал популярным и автора, и его особый взгляд на мир – пелевинский сюрреализм, а "Омон Ра" однозначно считывался как бескомпромиссный приговор рухнувшей советской системе. (Годом позже в романе "Generation П" Пелевин напишет о партийном бюрократе, "который бескорыстно полюбил Pepsi всеми порами своей разуверившейся в коммунизме души" – это будет уже следующая стадия регресса).

На мой взгляд, сегодня в пелевинском тексте явственно зазвучал мотив затаенной обиды на то, что великая страна, с азартом хоронившая сама себя, для многих, особенно молодых, разрушила как таковые сами понятия великой мечты, подвига и героизма, предложив взамен обман, подлог, предательство и насилие…

Для Омона Кривомазова точками разрушения мечты стали понимание, что в системе координат Идеолога дверь в подвиг открывается между предвоенным и послевоенным временем, открытие "я не готов к подвигу", а также вопрос "если станция автоматическая, то зачем нужен я?".

В романе, очнувшись от страшного своего сна в подземелье метро, герой хочет вернуть себя в реальное пространство и время, ориентируясь на схему маршрутных линий. В спектакле после ключевой сцены с процессом реинкарнации, и монолога Медведя, вернувшего себе человеческое обличие, и прямого телевизионного эфира о последнем достижении космической науки, Омон Ра остается в размышлениях о душе и с грустной констатацией полного крушения мечты – "Луна оказалась крохотным пространством, черным и душным, где только изредка загорается тусклый свет"…

Замечу в скобках, что, конечно, трудно себе представить, что кто-то из зрителей сочтет содержание спектакля отражением подлинной жизненной истории – нельзя же, в самом деле, искренне поверить в существование летного училища им. Маресьева, где курсантам обрубали ноги, чтобы они могли повторить подвиг безногого летчика, и во все прочее, что родила жесткая фантазия Пелевина в процессе сведения счетов с уходящей эпохой. Однако моя юная соседка уже в конце спектакля после монолога обернувшегося человеком Медведя о том, как для ублажения членов Политбюро ему с сыном пришлось прикидываться дикими зверями, и как сын-Медведь погиб от ножа Киссинджера, с ужасом спросила у своего спутника: "Это что, тоже правда?", на что он растерянно пожал плечами… Похоже, что время массовых фейковых новостей некоторым так заморочило голову, что они готовы поверить чему угодно.

Нужно отметить прекрасную, очень точную и плотную инсценировку пелевинского романа, сделанную Дмитрием Тарховым – он не только сумел сохранить и передать многослойность текста и множественность его смыслов, но и решил труднейшую задачу превращения романа-монолога в многофигурную композицию, где у каждого персонажа есть своя речевая характеристика, свой звездный час и свой крупный план.

Превосходная актерская работа у Олега Щигорца в роли полковника Урчагина – слепой полупарализованный упырь остается Идеологом, заботливо предупреждающим тех, кого он отправляет на смерть – мол, застегнись хорошенько, сынок, вакуум шуток не понимает.

Настоящим открытием стала работа Александра Домового в роли Ландратова – он играет абсолютно узнаваемый тип рубахи-парня, своего в доску, грубого, прущего на рожон, уверенного в своем праве презирать стоящих ниже и лебезить перед стоящими выше, надежного исполнителя, опору любого строя. Играет уверенно, органичен в любой, самой парадоксальной ситуации, а песня о "Фантоме" звучит как исповедь его души, которую он держит в кулаке.

Слишком карикатурно прямолинеен Халмурадов в исполнении Игоря Рогачева – прямо в соответствии со своими погонами, на которых звездам тесно. Мастерство Дмитрия Косякова в монологе Медведя об охоте настолько убедительно, что на неокрепшие души производит впечатление неотразимое. Очень трудная задача у молодого актера Дана Ершова – его Омону Ра еще предстоит стать настоящим человеческим противовесом в конструкции жуткой пелевинской антиутопии, но у него есть для этого все данные.

Единственное, что на мой взгляд требует некоторого дополнительного режиссерского внимания – это сцена процесса реинкарнации, ключевой для романа – именно она дает понимание природы власти, для которой хоть в древнем Египте, хоть в древнем же Риме, хоть в веке двадцатом необходима хоть и в разном обличье, но все та же тройка – идеолог и исполнители разных звеньев. Именно эта сцена и несколько скомканный финал производят впечатление скороговорки в этом очень значительном спектакле, еще раз показавшем потенциал и готовность труппы Русского театра к самой сложной работе.