Первое, что мы видим, когда открывается занавес, - это прозрачные контуры стен, плывущие в неровном свете. Декорация символизирует собой имение Раневской и с первой секунды поднимает историю над бытом. Не стремясь изобразить конкретную комнату или гостиную, она намекает на то, что место это — уже призрак. (Так и у Чехова: вишневым садом никто не занимается - сама Раневская в Париже, и имение продается за долги). И вот, в брошеный дом возвращаются его хозяева — люди прекрасные и внутренне, и внешне. Возвращаются в то место, откуда началась их жизнь.

Я почувствовал, что для Игоря Лысова это стало главной темой «Вишневого сада» - тоска по Родине; не в каком-то геополитическом смысле, а по той личной, духовной Родине, которая есть у каждого человека, которая является его основой, с которой связаны воспоминания детства и юности, которая больше, чем страна или город. Лысов заводит разговор не в плоскости быта — кто кого любит, кто с кем спит, кто кому решился или не решился признаться в любви, — он говорит о космических вещах: о странной земле и о прекрасных людях, которых она произвела на свет и которые не сумели её спасти.

В людях этих прекрасно все; категория «красота» в спектакле практически осязаема, что для современного театра большая редкость. Костюмы Изабеллы Козинской намекают на исторические костюмы времен Чехова, однако опять же, стремятся не документально воссоздать эпоху, а подчеркнуть её суть — аристократизм, чистоту мыслей и стремлений чеховских героев, не приспособленных к жизни. Речь этих персонажей чиста и внятна, каждое движение значительно. Спектакль решен в минималистическом ключе, на сцене практически нет мебели (только очевидно попадающая в стилистику Чехова садовая беседка с качалкой, стол и пара стульев) и реквизита, и отчасти за счет этого каждый жест артистов, каждое их движение становится значительным, неслучайным.

Большое уважение к создателям спектакля мне внушила работа с текстом: были изучены несколько редакций «Вишневого сада». Скажем, во втором акте спектакля Раневская и Яша переходят на французский — это сцена из первой редакции «Сада», и она неожиданно дает образ Яши не как лакея, а как слуги по совпадению, и такого же аристократичного человека, как сама Раневская.

Внимательно отнесся Лысов и к авторским ремаркам. В первом акте —«Фирс подкладывает Раневской под ноги подушечку» — выполнено точно, но если в пьесе невнимательный читатель может не обратить на эти слова внимания — подложил и подложил, он же слуга, и Раневская отвечает ему соответственно: «Спасибо, родной», - после чего продолжается прерванный разговор, то в спектакле Лысова этот момент звучит как сакральный — что-то оттуда же, из Родины, и забота старого Фирса, которой давно уже не было в жизни Раневской, заставляет её прослезиться. Все замирает в этот момент единения двух людей, связанных на глубинном уровне, на уровне общей Родины, потому-то Раневская и называет Фирса именно «родной».

Режиссер дотошен в изучении чеховского текста

Так же безупречно решены и продуманы все детали, которые у Чехова даны в кратких ремарках.

Легендарный звук лопнувшей струны в спектакле звучит угрожающе, роково, совсем не сентиментально, и действительно — если вы когда-нибудь слышали, как лопается хотя бы гитарная струна (а в пьесе идет речь о том, что бадья сорвалась в шахте) — в этом звуке нет ничего романтичного, это звук резкий, грубый, звучащий одно мгновение — звук-приговор, от которого становится не по себе, и именно так он решен в спектакле.

Вообще, создается ощущение скрупулезности, дотошности в изучении чеховского текста, но скрупулезности не холодного ученого, а влюбленного в эту историю художника, который в каждом слове чувствует глубокий смысл и не слепо исполняет ремарки Чехова, которые стали уже хрестоматийными, а полемизирует с автором, рассуждает с ним на равных о смысле написанного.
С мрачным юмором, присущим Чехову, решена и хрестоматийная сцена со шкафом. Гаев (Сергей Черкасов) после известного всем монолога распахивает шкаф, а внутри... ничего. Это безжалостная и самоироничая шутка, от которой становится не по себе всем присутствующим. Герои выбегают на авансцену и созерцают пустоту (ассоциируется с одним местом в великом спектакле Питера Штайна по чеховским «Трем сестрам», там все герои молча глядят на вращающийся на авансцене волчок). И в этой мизансцене выражается ужас и ощущение рушащегося мира, рушащегося незримо, рушащегося в душах — апокалиптическая интонация, на мой взгляд, безумно точно попадающая в чеховское мироощущение.

Так же попадает в Чехова и вращающаяся декорация — медленно плывущее сквозь время имение Раневской, островок той Родины, которую теряют герои истории, Родины туманной, желанной, но ускользающей. И красота самих героев в этом нежилом, стерильном пространстве, оказывается беспомощной и ненужной, неспособной что-либо поправить.

Ансамбль актеров

Отдельного слова заслуживают актерские работы. Главное для меня было то, что Игорю Лысову удалось добиться мощно звучащего актерского ансамбля, в котором артисты соединяются не на бытовом уровне, не на смешных ужимках и не на заигрывании с публикой, а на темах высоких, сложных и одновременно больных. В своем Лопахине Сергей Фурманюк сумел соединить и бытовую грань — человека, вышедшего из мужицкой среды, простого, часто простоватого, и страсть — купить имение, в котором его отец и дед были крепостными, и духовную вертикаль — вселенскую любовь к Раневской не как к женщине, а как к воплощенной красоте. Это сочетание придает центральной сцене пьесы, в которой Лопахин возвращается с торгов с сообщением, что это он купил вишневый сад, космический смысл. Раневская Натальи Муриной также сочетает в себе разные грани — легкую, даже легкомысленную женщину, которая пропускает мимо ушей логичные и безжалостные речи Лопахина о продаже сада, со вселенской тоской по миру, который она уже не в силах воскресить. Отдельных слов заслуживает каждая актерская работа, однако это требует отдельной большой статьи.

Одного нет (на мой взгляд, к счастью) в этой постановке — быта, того самого низменного и с точки зрения Лысова бессмысленного в театре быта, нет людей жующих и отрыгивающих после еды, и весь спектакль звучит как молитва о земле обетованной, по которой страждут прекрасная в себе, но нигде не нужная и бесполезная русская интеллигенция. И как апофеоз этой мысли — финальный танец, не то воспоминание о тех временах, когда все было хорошо, не то мечта о светлом будущем. Я бы рекомендовал посмотреть «Вишневый сад» Лысова всем, в ком отзывается эта тема.