– В каком состоянии, на ваш взгляд, сейчас дела на фронте? Какова ваша оценка как эксперта?

– Смотря какая задача решается. У нашего контрнаступления три основные задачи. Первая – уничтожение российской живой силы и техники, физическое перемалывание российской армии, второе – сохранение боеспособности нашей армии, потому что уничтожить их ценой уничтожения себя не очень хорошая перспектива и третье – это освобождение наших территорий.

Так вот, перемалывание российской армии идет очень эффективно, крайне эффективно. Например, 76-я Псковская воздушно-десантная дивизия переброшена с восточного фронта на юг. Ее три полка пришли в небоеспособное состояние чуть меньше, чем за две недели, дней за десять. Можете себе представить.

Второй момент – сохранение нашей арми. Мы несем относительно малые потери, они тяжелые, но тяжелые морально прежде всего, но если переходить на циничный язык военных цифр, то они не такие большие в цифровом эквиваленте, мы сохраняем боеспособность.

Третье – освобождение территорий. Это продвигается медленнее, потому что мы находимся в специфической военной ситуации, когда впервые в мировой истории, наверное, армия, которая уступает количественно, качественно и численно наступает на подготовленную оборону противника, который превосходит ее. Тем не менее мы продвигаемся. Если брать территориально, то есть две основные задачи. Весь южный фронт России держится на двух железнодорожных нитках – железнодорожный Крымский мост и железная дорога Волноваха-Мелитополь. Наша задача перерезать первую и вторую.

Крымский мост мы пытаемся уничтожить техническими средствами и очень злимся, что нам не дают средства, которые могут его уничтожить всерьез, потому что тогда бы российский фронт рухнул, и нашей пехоте не пришлось бы проливать сотни тонн крови. Наша пехота идет по минным полям навстречу пулеметам, чтобы перерезать верхнюю железнодорожную нитку, которая снабжает фронт. Если и когда мы ее перерезаем, то россияне фронт не удержат, и потеря юга уже становится для них отдаленной, но перспективой. Это будет означать, что стратегически мы этот вопрос решили. По-хорошему ее лучше в двух местах перерезать, а лучше – в трех, это уже вопрос времени.

Я думаю, к зиме или в обозримые сроки до конца контрнаступления мы это решим, потому что если не решим, то не было смысла это контрнаступление начинать.

– Когда я езжу на фронт, я вижу, как солдаты, проведя 8-10 дней в штурме, запустив туда следующих, кто уже закрепляется на позициях, допустим, под Урожайным, выходят, день-два отдыхают, потом идут в 10-15 километрах от фронта на учения. Что это говорит о качестве личного состава? Достаточно ли он обучен?

– Смотрите, у нас массовая армия. Армия была 250 000 человек, сейчас у нас под ружьем 1 300 000 человек. Она резко раздулась. Резкое раздувание штата – это падение качества. Мы находимся в специфической ситуации – мы должны малообученными людьми выиграть войну за выживание, и это крупнейшая война в Европе после 1945 года. Поэтому у нас регулярные войска, имевшие опыт войны малой интенсивности с 2014 по 2019 годы, были выбиты в значительной степени – ранены, убиты и так далее, хотя часть осталась.

Кадровые костяки бригад, тем более новых бригад – это всегда большая проблема. Потому что если есть кадровый костяк – командиры, сержанты – то они очень быстро обучают мобилизованных. Поэтому у нас командир взвода, например, командир роты – это главная военная специальность, главное, на чем держится вся армия. То же относится к сержантскому составу – это люди, которые закончили военную кафедру и по сути являются эрзац-офицерами, не говоря уже о мобилизованных водителях, продавцах, айтишниках и прочее. Им приходится учиться на войне, а война обучает только одним способом – кровью. Поэтому нормальные командиры используют любой момент, чтобы поучить своих бойцов, потому что, к сожалению, мы не находимся в ситуации, когда у нас огромное количество пеших вооруженных сил и мы можем произвольно двигать их, куда хотим.

Мы находимся в ситуации, когда противник активно действует против нас – он навязывает нам время, место, решения. Мы ему пытаемся навязывать – это всегда очень тяжелая борьба, кто кого передумает, обыграет, перепланирует. Часто приходится посылать в бой войска, которые не вполне готовы, просто чтоб заткнуть дыру или усилить, например, тех, кто в их дыру пошел.

Боевая подготовка – это тема номер один. Почему столько вопросов о подготовке на Западе? Потому что сосредотачивать массы людей в Украине – это подвергать их риску ракетных ударов. Такое было. И обучение технически сложное. Начиная с того, что специалистов нет, потому что все вовлечены в боевые действия, заканчивая тем, что в силу географии мы вынуждены вести самый невыгодный способ обороны. Мы должны быть равномерно сильными. Мы на протяжении 5/6 наших границ окружены российскими войсками – от Беларуси до Приднестровья. Мы вынуждены держать там огромное количество войск, которые не воюют на фронте, потому что они должны сдержать возможную атаку оттуда.

У нас есть конкретная подготовка и у нас есть общая подготовка. Общая подготовка осуществляется быстро, когда человека призвали – он заезжает месяца на два на полигон и получает воинскую специальность. А есть конкретная, когда в конкретных условиях готовятся солдаты на вторую линию.

Профессионализм повышается, образуется новый костяк, и люди, которые полгода назад были абсолютно мирными людьми, сегодня являются военными профессионалами очень большой степени.

– Какую роль играет подготовка личного состава на Западе? Или большая часть мобилизованных обучается украинцами в Украине?

– Смотрите, есть подготовка общая, – надо сделать из обычного человека военного человека, способного применять свои силы в рамках организованной военной машины, а есть подготовка по специальности, которая играет важнейшую роль. Надо научиться летать на F16, надо научиться стрелять из конкретной Panzerhaubitze 2000. И в общей подготовке западная и украинская модели немножко отличаются. У нас, во-первых, постсоветская школа, во-вторых, у нас за девять лет национальная военная школа образовалась. И она имеет немного другие подходы и не всегда понятна на Западе.

Например, когда британский инструктор говорит: "А вот здесь вы становитесь на правое колено и вызываете вертолет", ничего кроме дружного смеха у наших солдат это не вызывает, потому что на перекрестках на колене стоять нельзя и вертолетов ты никогда не дождешься. В целом подготовленное подразделение – бригада или батальон со своим штабом – даже по немножко альтернативной системе, это гораздо лучше, чем вообще не подготовленное подразделение. Поэтому лучше обучать на Западе, а потом дополировывать под конкретный театр боевых действий, под наши условия, чем иметь вообще не обученных людей.

– В каком состоянии сейчас, на ваш взгляд, поставки вооружений в Украину и что нужно еще?

– Они все полтора года оставляют желать лучшего. Мы даем Путину шансы на победу Фицо из пророссийской партии в Словакии (Роберт Фицо, лидер левоцентристской партии SMER, победившей на парламентских выборах 30 сентября 2023 г. - прим. ред.), на существование Орбана (премьер-министр Венгрии Виктор Орбан — прим. ред.), на существование западных, американских кандидатов в президенты, которые говорят: "Мы не хотим Украину в НАТО, мы хотим сократить ей помощь". Все это за счет выигранного Путиным времени, потому что он показывает безальтернативность себя как фигуры, с которой приходится считаться, вести переговоры и так далее. А почему дали время? Потому что нас не вооружили в свое время, вот и все.

Весь южный фронт – это десять ATACMS, прилетевших в Крымский мост. Все, вопрос закрыт. И Крым еще освободим, потому что Крым невозможно снабжать, если нет моста. Никакой флот это не вытянет, учитывая наши противокорабельные ракеты. Так а где ATACMS? Почему наша пехота тысячами ложится, чтобы дойти до этой долбанной железнодорожной ветки, когда можно сделать 30-50 пусков ATACMS и закрыть вопрос? Вот наш главный вопрос к Западу. Или такой вопрос – почему Одессу сносят бесконечными ударами, почему атакуют нашу зерновую инфраструктуру, и мы не можем поставить шесть несчастных Patriot, при том, что на вооружении американской армии 1100 комплексов, а на хранении – 1600.

Ну, что трудно выделить еще 10 или 60, чтобы закрыть всю территорию Украины? Есть ряд вопросов к этой помощи. С одной стороны, мы очень благодарны им, потому что без их помощи мы бы не выжили, я бы перед вами физически не стоял. В лучшем случае бегал бы с автоматом где-то в Карпатах, партизанил, а в худшем – был бы уже давно убит. Без этого Украина не состоялась бы. С другой стороны, я понимаю, сколько крови льется, потому что нам не додали десяточек ракет, которые есть. Ладно бы их не было. Но американцы сейчас будут их утилизировать, их же списывать надо, они устарели – и будут тратить на это деньги американских налогоплательщиков. Не проще ли отдать нам, чтобы мы отстреляли их?

– Один из любимых путинских нарративов это то, что Запад готов воевать до последнего украинца. Это звучит пренебрежительно по отношению к Украине и возвеличивающе в отношении Запада, который может себе это позволить. Но тем не менее многие в это верят, тем более, что война затягивается. Как можно противостоять этому нарративу?

– Давайте поставим вопрос: "А Запад воюет вообще?" Я бы не сказал, что Запад воюет. Если бы Запад воевал, мы бы давно выиграли войну. Россия не в состоянии противостоять Западу, но Запад не воюет.

– Вы имеете в виду непосредственно руками военнослужащих НАТО?

– Нет, даже нашими руками Запад не воюет. Запад до сих пор не имеет ответов на ключевые вопросы – что такое победа Украины, что такое проигрыш России, что такое проигравшая Россия, зачем Западу вообще эта победа и так далее. Они не имеют ответа, а не имея его не выиграешь войну. Надо победить когнитивную войну, а потом на поле боя подбивать танки, потому что если человек не знает, зачем он подбивает на поле боя танки, он войну не выиграет.

– В начале года мы надеялись, что украинская армия выйдет к побережью Азовского моря, Крым будет украинским… До конца года остается не так много времени. Что-то пошло не так?

– Не что-то пошло не так, а мы решаем нерешаемую задачу – меньшими силами с количественным и качественным превосходством российской армии пытаемся вскрыть ее оборону, потому что мы не можем этого не делать. Нам нужен стратегический перелом в войне, иначе политическая ситуация в мире развернется вообще не в нашу пользу – нас будут уговаривать на переговоры и эти переговоры начнутся [для нас] вообще не с той позиции, которую мы могли бы занимать. Нам нужен стратегический перелом – освобождение южного фронта. Мы пошли вперед, потому что у нас нет альтернативы, любой другой вариант был бы хуже для нас. Например, переход в оборону. Мы дойдем туда. И как понимать ваш вопрос — конец года это что?

– 31 декабря.

– А если мы 1 февраля освободим Крым, 1 марта, 1 апреля или 1 июня следующего года, это по большому счету что-то меняет? Наша задача сейчас – обрушить южный фронт россиян. Чтобы его обрушить, нужно убить две железнодорожные ветки. Мы решим эту задачу. Когда – я не готов сказать.

– Но это означает, что прогнозы, которые делались в конце прошлого и в начале нынешнего года, оказались неверны?

– Смотрите, война – это огромный процесс. Действует огромное количество факторов, которые постоянно меняются. Кроме того, есть факторы, которые в принципе не анализируемы, например, моральное состояние войск, поддержка населения. Снаряды можно посчитать, а настроение солдата воевать на считается. Поэтому прогнозы даются и корректируются все время.

Буданов (глава Главного управления разведки Минобороны Украины Кирилл Буданов – прим. ред.) – один из самых информированных людей в Украине в том, что касается этой войны. Он выстраивает 1 марта одни прогнозы, исходя из одной ситуации, а потом принимаются какие-то политические глобальные решения, например, Иран начинает массовую поставку дронов (я условно говорю) или Корея начинает поставлять боеприпасы, ситуация меняется — и выдается новый прогноз. Это не потому что он врет, а потому что ситуация меняется. Представьте себе физика, которому каждый месяц добавлялось бы по одному новому закону физики, закону природы. Тогда модели 1 марта уже не действовали бы 1 апреля. Ровно так работает война.

– Как вы оцениваете успехи россиян?

– Я очень низко оцениваю полководческие таланты российских генералов. Российский солдат вполне способен сражаться, он это делает на поле боя, а вот генералы… Оперативное искусство российской армии ниже, чем у украинских генералов. Это следствие отрицательного отбора в системе. Путинская модель работает так, что у них в силу имперского опыта остались хорошие планировщики, они хорошо планируют, но каждый раз все сыплется на исполнителе, потому что исполнитель не в состоянии выполнить эти гениальные планы.

Возьмем этот их план, что они на юге будут обороняться, истощать нас, а под Кременной ударят. Они сосредоточили стотысячное войско на линии Купянск-Кременная, это больше, чем было у советской армии в Афганистане. Там еще 900 танков и все такое. А для чего? Там сплошные леса и овраги, невозможно наступать, надо быть идиотом, чтобы там пытаться наступать. Тем не менее они это сделали.

– Но вы же наступали там во время Харьковской операции?

– Мы провели молниеносную операцию с ограниченными целями, а они в силу определенных факторов провести такую операцию не могут. Тут вопрос вот в чем: Путин ставит перед ними политическую задачу – выход на границу Луганской области. А она нерешаемая, потому что при такой тактике, при таких командирах, при таком вооружении россияне не могут технически решить эту задачу. Надо ставить более скромные задачи, сокращать фронт. Но самой важной и сложной частью военной стратегии является перевод военных целей в политические и политических – в военные.

– Поясните.

– Это очень просто. Политики говорят: "Нам нужен такой-то политический результат". Военные говорят: "Окей, мы его получим вот так-то и вот так-то". Или: "Мы не можем это выполнить". Тогда вы корректируете политические цели. Так вот, зрелость военной стратегии, способность государства выигрывать войны определяется вот этим – как политики взаимодействуют с военными.

И российские политики, в частности Путин, ставят перед военными нерешаемые задачи. Они их решают, потому что не могут сказать ему нет, потому что система не воспитывает людей. Для этого российским генералам нужно не военное мужество. Генерал вполне может сидеть под обстрелом, рисковать жизнью, много их погибло. Им не хватает гражданского мужества сказать политикам, что это нерешаемая задача, что так не будет, корректируйте политические цели. И из-за этого они раз за разом ходят в абсолютно бестолковые атаки.

– Попытки форсирования Днепра – это оправданная тактика? Плацдарм там так и не появился.

– Плацдарм там не появится, потому что у украинской армии нет на данном этапе технической возможности осуществить переправу двух-трех бригад. Для этого нужен понтонный парк, которого мы не имеем. Но мы можем их постоянно подкошмаривать, заставлять держать группировку, которая в противном случае воевала бы под Токмаком, а мы с половиной бригады там худо-бедно удерживаем до пяти российских бригад. Просто за счет этих челночных и лодочных операций. Они делают свое дело и играют большую отвлекающую роль.

– Насколько серьезно стоит воспринимать идею, что Украина будет производить вооружение на своей территории?

– Существуют разные средства, начиная от защищенных заглубленных производств – в горах, в пещерах, под землей, защищенные всесторонне ПВО. Это целая система. Есть же государства, которые в этом преуспели – Израиль, например. Там военная промышленность находится не то что под действием арабской артиллерии, туда могут долететь палестинские "кассамы". Тем не менее они производят и производят военный хайтек. Это может быть украинско-польское предприятие на польской территории. Украинско-эстонский ремонтный центр, например. А территорию НАТО атаковать, как вы понимаете…

– Есть опасность, что Путин, покорив Украину, пошел бы на Польшу, на Чехию и дальше на Европу, на страны Балтии и так далее. Или все-таки НАТО – это НАТО, и он бы удовлетворился, если бы натовский и российский солдат стояли бы друг против друга, условно говоря, под Львовом.

– А что такое "пошел"? У государства четыре силы: военная, информационная, дипломатическая, экономическая. Так вот, путинская стратегия гибридной войны предполагает, что вполне себе пошел. Вы забыли "Бронзового солдата"? В чем сильна Россия, в чем сильна стратегия гибридных войн? Это подпороговое действие, когда российский самолет сбивает американский дрон в Черном море, но не прямой стрельбой, что считалось бы военной агрессией и требовало бы военного ответа, хотя это акт военной агрессии, а, например, распыляя топливо перед ним.

Дальше начинается типичная слабость Запада, которая является его силой и слабостью одновременно, как всегда бывает. На Западе общественное мнение очень быстро становится политическим решением. А как формируется общественное мнение, когда американский обыватель видит картинку сбитого российским самолетом американского дрона, а ответа Америки нет? Что он думает? "Ну, мы, наверное, боимся Россию. Наверное, ядерная кнопка. Наверное, из-за дрона не надо начинать войну". А тогда что? Договариваться. Путину что нужно? Чтобы с ним договорились. Он воюет для создания переговорных площадок.

– Ну и Украина воюет для этого.

– Украина воюет для того, чтобы выжить и победить, тут разные вопросы. Общественное мнение формируется подпороговыми действиями. Теперь представьте – Путин завоевал Украину, и такая армия миллиона в два человек встала по границам Латвии, Литвы, Эстонии, Польши и так далее. Каково будет общественное мнение? Вы знаете, что Польша не строит ответственные объекты промышленности в восточной части страны. Они ее переносят в западную, потому что в их расчетах вполне допускается, что российская армия их захватит.

Недавно был предвыборный скандал, когда обнародовали планы, согласно которым поляки в 2011 году планировали уступить половину территорий Польши и отдать России в случае гипотетического нападения России. Это может никогда не осуществиться, но эти планы создают общественное мнение и политику, они ведь не случайно возникли на карте, не случайно стали элементом предвыборной кампании. Если это не влияние на политику Запада, то что это? В шахматном смысле – это шах, никто не нападает, просто встали и стоят.

Знаете, как воюют украинцы? Российская империя не выиграла ни одной войны без украинцев. Все победы Красной армии, в том числе во Второй мировой войне – это потому, что украинцы воевали. Каждый второй офицер советской армии был украинцем по национальности. Вы знаете, как мы воюем. Теперь представьте, как воюют русские, а как мы, если нас соединить. Вот с чем столкнется Запад, если не поможет Украине выиграть войну с Россией.

Мало места будет Западу, я сразу говорю, тем более в его нынешнем состоянии. Единственная альтернатива этому — не дать им нас захватить. Они уже мобилизуют наших людей с оккупированных территорий, про ЛНР и ДНР так называемые я не говорю, там десятки тысяч погибших. Уже с оккупированных Херсонской и Запорожской областей набираются солдаты. Они используют нас же, чтобы нас атаковать. Мы в ситуации, когда мы вынуждены убивать граждан Украины, которых они поставили строй. Это можно пролонгировать до захвата всей Украины, со всем ее промышленным потенциалом. Это не то, что нужно Западу, поверьте мне.

– Как вы оцениваете общественное мнение в Украине? Такое ощущение, что параллельно существует две Украины. Одна Украина, которая воюет, где волонтеры волонтерят, солдаты гибнут и сражаются, танки идут, машины с гуманитаркой едут. И другая Украина, условный Львов. Эти две Украины уже сейчас живут в таких параллельных мирах, хотя война еще не выиграна. Год назад такого не было. Это какая-то внутренняя проблема?

– Это грандиозная проблема, и заключается она в том, что в войне можно победить, а что дальше? Это проблема послевоенного переустройства и сути Украины. У нас два проекта в Украине: грубо говоря, условно Соединенные Штаты Украины, то есть открытое общество, принимающее всех и вся. И мононациональная держава, где все патриотично, все українською, грубо говоря, такая орбановщина, право-шовинистическая.

– Есть такой риск?

– Конечно, есть. Потому что эти люди, которые не имели никакой политической перспективы в Украине – ни одна маргинальная партия правого толка никогда не выигрывала в Украине, кроме "Свободы", но и это абсолютно искусственный проект. Это нормальная коррупционная украинская политическая партия, только риторика была соответствующая. Так вот они сейчас подняли голову на травме войны. Власти с ними заигрывают, потому что это элемент пропаганды, и это большая ошибка, с моей точки зрения.

Я этому проекту противостою – я сторонник проекта Соединенные Штаты Украины, и даже по нападкам на меня вы прекрасно видите, какое напряжение у нас. Нам предстоит не только выиграть войну, но и победить во внутренней войне за будущее Украины. И элементы идеологической гражданской войны в Украине существует, как в и Штатах. BLM`щики и реднеки друг друга очень не любят.

– Но это же практически кремлевский нарратив, что у них — у украинцев — с 2014 года продолжается гражданская война на востоке Украины.

– Это идеологическая гражданская война, я говорю об этом. И в России она тоже идет. Форум свободной России – это не идеологическая гражданская война? То же самое в Штатах. Посмотрите, что в Израиле происходит. Казалось бы, у Израиля куча поводов быть единым, а там левые либералы схватились с правыми религиозными за дальнейший проект развития. США это проходили в свою гражданскую войну при Линкольне – они боролись за проект развития. То же самое у нас – столкнулись две модели развития. Этого не надо бояться. Надо говорить о том, что есть.

– Какая может быть польза Украине от так называемых "хороших русских", то есть от россиян — по большей мере эмигрантов — которые против войны и поддерживают Украину?

– Часть из них воюет. Илья Пономарев (бывший депутат Госдумы (2007-2016 г.), признан в России иноагентом, в 2016 году получил гражданство Украины — прим. ред.) тесно связан с вооруженной российской оппозицией, обеспечивает ей медийное политическое представительство. Часть из них, как Гарри Каспаров, который с его политическим весом способен и помощь аккумулировать для Украины, и влиять на общественное мнение в Соединенных Штатах, на мнение элит. Каждый борется на своем участке фронта. Чем сильнее они станут, тем лучше будет, потому что победить Путина можно, а что дальше?

Вопрос послевоенного устройства России – тоже вопрос номер один. А если она станет хуже, чем была при Путине? Придет какой-нибудь Шойгу, который в принципе, невменяемый товарищ, хуже Путина, и чего мы добились? Путина мы победили, а потом получили Россию еще хуже? Почему я против того, чтобы загонять Россию в ящик? Потому что из этого ящика вылезет чудовище похуже, чем то, с которым мы имеем дело сейчас. Мы боремся за будущее. Давайте Лиддела Гарта процитируем: "Победа – это получение мира лучшего, чем довоенный". Если мы не получим Россию лучше, чем довоенная, мы зря воевали.