- Соглашаясь стать премьером в начале года, вы, наверное, понимали, что возглавите правительство в крайне непростое время. Было ли еще сложнее, чем ожидали?

- Просто не было, это правда. Мы вошли в правительство в разгар очень острого кризиса в здравоохранении. У нас был экономический кризис, у нас был кризис ценностей, у нас был кризис международной репутации – сегодня об этом уже и забыли. Еще у нас был коррупционный кризис. К сегодняшнему дню у нас остался кризис в здравоохранении, к нему добавились кризис безопасности и энергетический кризис. Мы все время двигались от кризиса к кризису, и моментов, когда можно расслабиться, не было. Может, так и нужно – никто и не ждал, что будет легко. Но никто не ждал и того, что местами будет настолько трудно.

- Следующий год, по-вашему, будет легче?

- Всегда есть такое чувство, что новый год наверняка будет лучше, чем уходящий. Есть надежда, что станет полегче. Но мы никогда не знаем, что подстерегает за углом. Я сама оптимист, и всегда верю, что будет лучше. Особенно в начале января появляется такое ощущение, что уж этот-то год точно будет хорошим.

- Правительство в этом году в чем только не обвиняли: в провале коммуникации с населением, недостаточных темпах вакцинации, весенней вспышке инфекции, которая привела к локдауну. Насколько вы принимаете эту критику и в чем видите собственные ошибки?

- Критика – это в каком-то смысле хорошо. Критика указывает на совершенные ошибки, ведь всегда можно сделать что-то лучше. Но есть конструктивная критика, которая помогает продвигаться вперед, и есть критика, имеющая совсем другую цель. Я всегда готова выслушать конструктивную критику, всегда готова работать лучше, чем раньше, и если есть идеи и советы, я всегда готова к ним прислушаться. А просто критику, неконструктивную, не стоит принимать близко к сердцу – она не помогает двигаться дальше.

Приведу один пример. Летом, когда прошла вторая волна пандемии, я попросила: давайте обобщим уроки этого кризиса, чтобы дальше работать лучше. Ведь очевидно, что третья волна не за горами. Я попросила государственного контролера обобщить уроки кризиса, он подготовил всё к октябрю. Мы сами в июле проработали все уроки – и соответствующим образом изменили свою работу. Позднее, когда госконтроль дал свои рекомендации, большую их часть мы уже воплотили в жизнь. Это хороший пример того, как работает такого рода критика, как она помогает двигаться дальше.

- Один из самых громких скандалов года – поломка холодильников Департамента здоровья, потеря вакцин и ущерб в несколько миллионов евро. В итоге за все придется заплатить налогоплательщикам?

- Да, происшествие на складе Департамента здоровья обернулось очень неприятными дополнительными заботами. Если посмотреть на допущенные ошибки, то они были совершены в 2017 году. Это были политические решения, ошибки проектировщика, ошибки строителей, ошибки стройнадзора и так далее.

- Однако складывается ощущение, что за все это заплатим мы.

-Да, действительно в конечном итоге всё это придётся оплатить налогоплательщикам.

- Почему?

- А откуда еще взять деньги? Ошибки уже совершены. Что касается ответственности, то я скажу, что эти ошибки были сделаны в 2017 году, а я стала премьер-министром в 2021-м. Да, меня критикуют, но всё это никак не связано с тем, что я сделала или не сделала. Было допущено так много ошибок, что страховка не покрыла ущерб – все-таки ошибки были и со стороны заказчика. Такого быть не должно, поэтому надо всегда продумывать, что именно мы заказываем, кто осуществляет надзор и так далее. У каждого должна быть конкретная сфера, за которую он отвечает. Иначе неясно, на кого показывать пальцем: один указывает на одного, другой на другого. Ведь в конечном счете речь идет о том, что государство должно функционировать правильно. Однако мы извлекли из этой ситуации урок и проверили все подобные склады и лаборатории – везде ли соблюдены все требования, и может ли что-то такое случиться снова. Мы хотим избежать подобного в будущем.

- Австрия вводит обязательную вакцинацию для всех, в Латвии почти 60 000 человек, по существу, лишились права на работу из-за отсутствия справки о вакцинации. Глава Еврокомиссии считает, чтобы каждая страна ЕС обсудила вопрос обязательной иммунизации. При каких условиях похожие сценарии возможны у нас – обсуждалось ли это на уровне кабинета министров?

Да, обсуждение обязательной вакцинации ведется, и, действительно, это еще один инструмент, который мы не спешим пускать в ход. Все единодушны в одном: вакцинация помогает. Причем, помогает и против новых штаммов – в виде бустерной дозы. Как донести до людей, чтобы они поняли: вакцинация поможет выбраться из кризиса? Во всех странах наблюдается некий уровень, на котором вакцинация приостановилась, и преодолеть этот уровень очень сложно. Остаются люди, которые либо против вакцинации, либо колеблются. Вот этих колеблющихся мы стараемся убедить, а с противниками вакцины напрямую ничего не сделаешь.

Если говорить об обязательной вакцинации, то на некоторых рабочих местах у нас вакцинация уже обязательна. В сфере здравоохранения, в Силах обороны, в Департаменте полиции и погранохраны она стала обязательной. Однако если мы хотим сделать ее обязательной во всем государстве, то напрашивается вопрос, как это решение претворить в жизнь. В Австрии людей штрафуют, причем ежемесячно. То же самое – в Греции. У пожилых людей забирают часть пенсии, потому что этих людей надо защищать. Они болеют тяжело, и все больницы перегружены. У нашего правительства сейчас таких планов нет. Мы все-таки стараемся по-хорошему добиться того, чтобы люди поняли: вакцинация нужна, чтобы защитить здоровье, потому что этот вирус рано или поздно доберется до каждого. И последствия для пожилых могут быть очень тяжелыми.

- Счета за электричество сейчас страшат жителей Эстонии больше любого вируса. Предвидели ли ценовой шок в правительстве?

- То, что происходило последний год, было ценовым шоком для всех. Цены на электричество выросли, и на то были различные причины. Одну часть из них можно было предвидеть, а другую – невозможно. Выросла цена СО2, затем сильно выросла стоимость газа, было недостаточно энергии из возобновляемых источников, причем именно в Северных странах; не работали соединения. И все эти обстоятельства совпали. Однако если сравнить, то у нас в Северных странах электричество все-таки дешевле, чем в Центральной Европе. Что мы хотим сделать? Во-первых, мы отменили повышение акциза, введенное предыдущим правительством. Во-вторых, утвердили компенсацию сетевой платы для всех – она понизилась на 50%. И третье – целенаправленная компенсация, чтобы помочь именно тем, кто действительно нуждается в помощи. В ней нуждаются не все. У нас 45% людей заключили договоры на электричество по биржевым ценам. Иначе говоря, они зависят от колебания этих цен, и для этих людей цена повысилась очень сильно. В то же время, те, у кого договор по фиксированной цене, существенной разницы не ощущают. Если мы поможем всем, дадим немного денег всем, то меньше сможем помочь тем, кому действительно нужна помощь. Отсюда и целенаправленная компенсация.

- Судя по тому, что пишут СМИ, чтобы получить компенсацию счета за электричество людям придется собрать столько бумаг, что многие могут просто махнуть рукой и отказаться. В Норвегии пошли по более простому пути - компенсировать половину счетов за электричество всем.

- Да, но в случае Норвегии интересно то, что если сравнить применительно к ВВП, то наш пакет помощи людям в два раза больше норвежского. Почему у нас компенсация не для всех? Именно потому, что наши финансы ограничены. Одновременно у нас кризис в здравоохранении, нам нужно покупать вакцины, нужно покупать тесты, нам нужно больше инвестировать в медицинские услуги. Если мы израсходуем деньги на одно, то не сможем сделать что-то другое. Если раздать деньги людям, которым они на самом деле не нужны, мы сможем меньше помочь тем, кто больше нуждается в помощи.

Теперь о том, что касается бюрократии. Да, нас в этом упрекали. Но у нас есть дигитальные средства, которые позволяют получить из Налогово-таможенного департамента сведения о доходе – человек никаких бумаг предоставлять не должен. Мы стараемся сделать процесс как можно проще. К сожалению, без ходатайства не обойтись, потому что компенсация предназначена для тех, кому она действительно нужна.

- Все-таки рост цен на электроэнергию принесет в госбюджет через налог с оборота дополнительно десятки миллионов евро. Что бы вы ответили тем, кто считает, что правительству выгодны высокие цены на электричество?

- Безусловно, Eesti Energia выиграет от повышения стоимости электричества. Мы попросили руководство концерна, чтобы они относились к клиентам с пониманием, например предлагали оплачивать долги и счета в рассрочку. То есть, чтобы можно было перенести оплату с зимы, когда платить труднее, на лето, когда цены низкие. Кроме того, у нас вновь заговорили о том, что Eesti Energia и эстонские производители электроэнергии пытаются прекратить договоры с фиксированной ценой, потому что они невыгодны. Этого не должно быть. Должно быть ясно, что если человек снизил свой риск, зафиксировал цену на электричество и, соответственно, не получает выгоды от низких цен летом, то нельзя наказывать его, когда цены становятся достаточно высокими. То же с предприятиями. Что касается прибыли Eesti Energia, то мы используем ее в бюджете для других хороших дел, покрываем ею статьи расходов, которые финансируются из госбюджета.

- Не слишком ли преждевременно мы начали отказываться от сланцевой энергетики. Что бы мы делали сейчас без нарвских электростанций? 

- На самом деле пример сланца показывает, что всё наоборот: при высоких ценах на электроэнергию наши электростанции не производят ее в нужном объеме. Государство как собственник ждет от Eesti Energia, что предприятие будет постоянно обеспечивать мощность в тысячу мегаватт. Но с третьего декабря, если я правильно помню, Eesti Energia эту тысячу мегаватт не выдает. Электростанции не вырабатывают такую мощность. Очень высокие цены появляются скорее из-за дорогого электричества, производство которого связано со сланцем. Я считаю, что мы должны идти прежним курсом. А проблема возникла из-за того, что источники возобновляемой энергии не вывели на рынок достаточные мощности, и у нас недостаточно конкурирующих источников энергии – когда ветер не дует, задействованы другие электростанции. И у нас недостаточно соединений с другими странами, чтобы частично получать электроэнергию и от них. К счастью, у нас есть соединение с Финляндией, где в феврале на рынок выходит атомная электростанция Olkiluoto. Наконец-то! Ее строили очень долго, 13 лет. Всё это должно снизить стоимость электричества для нас. И по сравнению с Центральной Европой, которая очень сильно зависит от российского газа, мы не настолько зависим от него, и в этом смысле наша ситуация лучше.

- Благие цели "зеленой революции" понятны. Но не слишком ли дорога она обойдется жителям Эстонии? Захотят ли люди вообще слышать про "зеленый переход" после такого поворота с ценами?

- Как раз наоборот: всё это ясно показывает, что мы не занялись "зеленым переходом" вовремя! Если посмотреть на Норвегию, Швецию, Данию – на страны, у которых много возобновляемой энергии – то там цены очень низкие. Когда соединения с ними закрылись, мы перестали получать электричество норвежских гидроэлектростанций, и наши цены поползли вверх. То есть, наоборот, тут видны две вещи. Во-первых, нам нужно хорошенько подумать об экономии энергии – то есть, как и на что мы тратим электричество? И, во-вторых, как получать его из источников возобновляемой энергии, чтобы наши цены были для всех приемлемы. Ведь возобновляемая энергия, по сути, бесплатная. Солнце и ветер ничего не стоят.

- Еще одна нашумевшая под конец года тема – план министерства образования о переводе школ на эстонский к 2035 году. Непонятно, зачем чиновники проделали столько работы, если ваши партнеры по коалиции – центристы – выступают против?

- У нас в коалиции есть соглашение: мы предлагаем программу перехода на эстоноязычное образование. Смысл в том, чтобы в Эстонии у всех был равный доступ к качественному образованию на эстонском языке. Эта программа выходит за пределы срока нашей коалиции: через два года, в 2023 году, состоятся выборы, и наша коалиция закончится – на выборах всё снова переиграется. В чем суть беспокойства, в чем проблема? В том, что действия по переходу были недостаточно систематическими. А идея программы состоит именно в том, что мы будем заниматься всем этим систематически.

Во-первых, мы примем долгосрочный план, посмотрим, каких целей мы хотим достичь (речь идет о качественной системе образования). Во-вторых, в центре программы – учителя, им надо помогать, чтобы они не остались без поддержки, чтобы учителей становилось больше, чтобы у нас были учебные материалы. В-третьих, конечно, важно, чтобы были вовлечены школы и общины. Необходимо общаться со всеми, действовать постепенно, чтобы никому не навредить. И, наконец, интеграция всего общества – как помочь детям и родителям. Сейчас мы видим, что 76% населения Эстонии всячески поддерживают образование на эстонском языке, и даже если говорить об иноязычных родителях, больше половины (по-моему, 66%) хотят отдать своих детей в эстоноязычную школу. Чтобы не возникло ситуации, когда ребенок, выучив язык на каком-то уровне (например, в детском саду), в дальнейшем теряет этот уровень. Язык должен все время развиваться. Обсуждения еще только начались, и обсуждать всё это надо не только с партнерами по коалиции, но и с другими партиями Рийгикогу.

- Правильно ли я понимаю, что этот план подготовлен для того, чтобы не перегружать эстонские школы русскими учениками?

- Существует несколько проблем. Одна большая проблема заключается в том, что некоторые эстоноязычные школы не хотят принимать иноязычных детей, тогда как родители этих детей хотели бы отдать их в школы с эстонским языком обучения. Тут тоже нужна поддержка. Как помочь школам, где уже 10% детей, чей домашний язык – не эстонский? Рассматривать нужно общую картину и в долгосрочной перспективе. Не стоит думать, что завтра русскоязычные школы закроются. Этого не случится. Во-вторых, все частные школы смогут продолжить работу. В-третьих, у нас ведь есть и Французский лицей, и Немецкая гимназия, где очень глубоко изучаются другие языки. Решения есть разные, но у всех в Эстонии должны быть равные возможности – это и есть наша цель.

- Если этот план будет реализован, в итоге у нас будет две эстоноязычные школы, только одна для русских детей, другая - для эстонских. Вам не кажется, что это такая сегрегация в чистом виде?

- Нет, наоборот! Цель именно в том, чтобы возникла единая эстоноязычная система образования, и не было того, что сейчас: у нас есть русскоязычные школы и эстоноязычные школы, и кто-то в итоге упирается в стену. Такого не должно быть, люди не должны быть сегрегированы.

- В мировой повестке одна из самых обсуждаемых тема в декабре – возможное нападение России на Украину. Насколько велика вероятность конфликта?

- Это очень сложный вопрос. Если посмотреть на размещение армейских подразделений вокруг Украины, всё указывает на то, что там размещаются войска, и у России есть план двигаться дальше. И если посмотреть на пропаганду, которая выставляет Украину в очень дурном свете, складывается довольно четкая картина. В то же время Россия пытается вести переговоры с западным миром: "Давайте поделим мир на сферы влияния. Вы не возьмете Украину в НАТО, вы не станете размещать армейские мощности в странах Балтии или рядом с нашими границами". Конечно, с этим нам нельзя соглашаться ни в коем случае. Иначе получится в таком духе, что я создаю вам проблему, все пугаются, а потом я говорю: "Ладно, я героически решу для вас эту проблему", – и заставляю вас уступить мне. На такую уловку нельзя поддаваться.

- То, что Москва требует от НАТО не размещать вооружение на территории стран Балтии какой сигнал это нам дает?

С точки зрения безопасности, очень пугает то, что такие переговоры с Россией вообще идут. Наши союзники обещали нам, что таких переговоров вести не будут, и что предъявление таких требований неприемлемо. Но мне всегда кажется, что в отношении России мы менее наивны (из-за нашей истории), по сравнению с некоторыми нашими союзниками. Так что, нам просто нельзя молчать. Но есть и положительный момент – к нам прислушиваются, у нас спрашивают совета, с нами ведут обсуждения.

- В этом году журналисты пристально следили за "здоровьем" коалиции. На отношения правительственного дуэта не повлияло то, что реформистов в коалицию в Таллинне не позвали? Судя по отсутствию традиционных взаимных нападок между партиями, вы рассчитывали на партнерство.

- Да, состоялись местные выборы, и в Таллинне мы тоже надеялись войти в коалицию. Но, с другой стороны, Центристскую партию очень даже можно понять: в Таллинне им куда удобнее маленький партнер, чем большой, который, возможно,начнет предъявлять требования. В этом отношении удивляться было нечему.

- То есть отношения это не испортило на Тоомпеа?

- Нет, это никак не влияет. Но в каждом правительстве есть трения, и эти трения связаны с кризисами, которые мы переживаем. Кто-то считает, что решения могли бы быть и другими. Каждое правительство – компромисс, и всякое решение – компромисс. Политика – это искусство компромиссов.

- Энергокризис правительстов не развалит?

- Надеюсь, что нет. Но гарантировать никто ничего не может.

- Поддержка Партии реформ русскоязычными избирателями очень скромная, и не заметно, чтобы вы вели какую-нибудь работу с этими избирателями. Такого курса партия придерживается издавна, но и с вашим приходом на место лидера партии ситуация, похоже, не изменилась. Почему? Нас не существует для вас?

- Это и есть тот самый вопрос: вас самих не беспокоит то, что вас воспринимают как однородную общину? Среди вас ведь тоже есть люди консервативных взглядов и либеральных взглядов. Мы считаем, что нужно прекратить деление избирателей на эстоноязычных и иноязычных. Есть либеральные избиратели, есть консервативные. Их родным языком может быть и русский, и эстонский. Мы не говорим разные вещи русскоязычным, иноязычным и эстоноязычным. Мы говорим всем одно и то же: мы хотим, чтобы в коронавирусный кризис общество оставалось открытым; мы прилагаем усилия, чтобы дети могли ходить в школу; у нас либеральная экономическая политика. Вот принципы, за которые мы стоим. Я не знаю, как обращаться к кому-то по-особому, мы ведь не должны сами раскалывать общество.

- Я вам подскажу секкрет: русский избиратель очень любит, когда с ним говорят по-русски. Вы во фракции, по-моему обещали учить русский язык?

- Да. Тут такое дело: у меня была прекрасная учительница, мне очень нравились уроки русского языка, но решусь ли я дать интервью на русском? Нет. По той простой причине, что, будучи адвокатом, я усвоила: если ты владеешь темой, но при этом не владеешь языком, и даешь консультацию или интервью на языке, на котором запинаешься, то складывается впечатление, что ты некомпетентна. Хотя темой ты владеешь - просто не владеешь основательно языком. Поэтому в Эстонии я не решаюсь говорить по-русски. Но когда я, скажем, посещаю Украину, то говорю по-русски.

- Давайте завершим беседу более легкой темой. До наступления нового года остаются считанные дни. Загадывать желания в Новогоднюю ночь – любимая традиция людей всех национальностей и возрастов. Вы, судя по всему, в прошлом году загадали стать премьером?

- Нет, такие вещи загадывать нельзя. Я обычно на Новый год ничего не загадываю, у меня другая традиция: под Новый год я обдумываю то, что произошло за минувший год, и то, что я хотела бы изменить в будущем году. Если посмотреть на уходящий год в целом, то можно сказать, что он был очень бурный. Я могу пожелать только, чтобы коронавирусный кризис наконец закончился, и мы могли вернуться к нормальной жизни. Это мое самое большое желание.