- 2022 год прошел под знаком войны, и пожалуй, главный вопрос, которым мы сейчас задаемся, когда закончится кровопролитие? Президент Украины Владимир Зеленский допустил, что война закончится в 2023 году. Это смелое предположение?

- Мы все на это надеемся. Мы все хотели бы, чтобы эта война закончилась, потому что она несет с собой много разрушений, много насилия, много несправедливости и всевозможные экономические трудности. Так что, естественно, хотелось бы надеяться.

- В 2023 году закончится война?

- Я не могу давать подобные обещания. Эту войну может закончить Путин, если он прекратит воевать и вернется в границы своей страны. Сделает он это в 2023 году или нет, сказать сложно. Но есть надежда, что победить на этой войне он не сможет в принципе. Ему об этом твердят со всех сторон. Так что, может, война и правда закончится.

- Евросоюз принял девятый по счету пакет антироссийских санкций, но насколько мы сейчас видим, эти санкции не настолько эффективны, чтобы подорвать желание России воевать.

- С санкциями всегда нужна, так сказать, стратегическая выносливость, чтобы они заработали. Но почему я говорю, что, по крайней мере по нашей информации, они работают?

Потому что Россия (Кремль) всегда требует, мол, откажитесь от санкций.

Вспомним, например, проблему с вывозом зерна: один кремлевский пропагандист сказал в телепередаче, что "голод – наша последняя надежда", что на этом нужно играть, "откажитесь от санкций – и не будет голода в мировом масштабе". Но ведь голод и вывоз зерна никак с санкциями не связаны, зерно никогда не было под санкциями. Вывоз зерна связан с войной, которая идет в Украине.

- Война стала переломным моментом в жизни русскоязычных в Эстонии и дала импульс многим общественным процессам, в том числе борьбе с советской символикой в общественном пространстве. Первыми на себе это ощутили нарвитяне. Что бы вы ответили тем, кто считает, что демонтаж нарвского танка был демонстрацией силы со стороны государства?

- У нас сложилась ситуация, когда танк стал создавать слишком большую напряженность. В Конституции есть такое понятие, как "внутренний мир". Мы не хотели, чтобы повторились те уроки, которые мы уже получили во времена Бронзового солдата. То есть, этот танк открыл раны, которые были у нас в обществе. То, что мы изучали по учебникам истории, стало происходить вновь в Украине – и это полный ужас. А танк символизировал все эти разрушения. Поэтому я думаю, что, наоборот, было очень правильно танк оттуда увезти, и лучше раньше, чем позже, чтобы перестала возникать напряженность. И она ведь перестала возникать. Я встречалась с горсобранием Нарвы и до, и после переноса танка, мы садились и обсуждали эти темы. Сначала они пришли ко мне и сказали, что в связи с танком хотят подать на Эстонскую Республику в суд. Но мы все обсудили, и на следующий день они проголосовали за то, чтобы в суд не подавать. Я думаю, это тоже пример того, что даже если у нас разное понимание прошлого, будущее у нас общее. И на этом будущем нам нужно сосредоточиться.

- Есть и другое мнение, что в отличие от Бронзового солдата танк никакой опасности себе не таил, напряженности не вызывал, и до войны многие жители Эстонии даже не подозревали, что он существует.

- Такое можно сказать всегда. Но, например, в случае с Бронзовым солдатом перенос планировали целый год. В результате напряжение росло и росло – и мы все знаем, что в итоге случилось. И у команды противника – я имею в виду влияние России – было время собраться с силами, накручивать людей пропагандой, делать соответствующие ходы. Мы не хотели, чтобы подобное повторилось. Вот почему танк сегодня – в музее, где все могут на него посмотреть и узнать его историю. Место таким вещам – именно в музее.

- Звучали мнения, что демонтаж танка уничтожил плоды интеграции. Вы можете с этим согласиться?

- Нет, с этим точно согласиться нельзя. Не может быть частью интеграции какой-то танк. Танк, который символизирует уничтожение! Нет, я никак не могу согласиться с тем, что вся интеграция завязана на один танк.

- Но люди почувствовали себя задетыми.

- На самом деле нет. Таких людей было немного. Если посмотреть, сколько человек вышли к танку, то их было три десятка. В современном мире, к сожалению, ситуация такова, что в социальных сетях маленьким группам удается создавать неимоверно много шума, и остается впечатление, будто этих людей много. А на деле их мало. Перед тем как перенести танк, мы проводили исследования: как русскоязычные отнеслись бы к тому, что подобные памятники уберут. И месяц за месяцем поддержка решения убрать памятники росла. Потому что мы не хотим напряжения в нашем обществе. Мы хотим жить здесь в мире, нам не нужны столкновения.

- Одно из решений правительства, которое продолжит влиять многие годы на тысячи жителей Эстонии, это перевод школ на эстонский язык обучения. Видит ли правительство за этой реформой реальных людей, учителей, которые могут потерять работу, и родителей, которые считают, что их лишили права выбора? Наверное, это самая большая боль, что выбора у нас больше нет.

- Если те же самые русскоязычные люди поедут, скажем, в Финляндию, учиться там на русском они не смогут. Там тоже нет выбора, и никого это не возмущает, люди учат финский язык. Потому что такова ситуация в других странах. Нам прежде всего нужно посмотреть на картину в целом. Она такова: в мире по-эстонски говорит где-то один миллион человек. Если погуглить, сколько человек знают русский, – на нем говорят 258 млн человек. В России их, конечно, меньше. Я хочу сказать, что эти языки – в разных весовых категориях. Русский язык и культура никуда не денутся из-за того, что на русском нельзя учиться в Эстонии. Точно так же если вы поедете в другую страну, вы должны выучить язык этой страны.

В Европе очень много детей, которые учатся в школе не на родном языке. Это обычное дело. Дети быстро учат другой язык. Конечно, эту реформу можно было провести много лет назад, но почему-то все надеялись, что проблема рассосется сама. Она сама не рассосалась, поэтому пришлось принимать эти законы.

По этому вопросу Министерство образования разработало целую программу действий: где брать новых учителей, как их мотивировать, как перестроить всю структуру. Естественно, возникают всяческие проблемы. С ними надо разбираться по мере возникновения и стараться их решать.

Хочу сказать, что в последние годы мы видели, что и русскоязычные родители сами хотят отдавать своих детей в эстоноязычные школы. Это желание идет от родителей. Они понимают, что в эстоноязычных школах образование лучше.

- Вы привели в пример Финляндию и другие страны Европы, где ученики спокойно учатся на государственном языке, но ведь очень многое определяет среда. Русские школьники сейчас будут учиться в русской среде, эстонские школьники – отдельно. Это интеграция или сегрегация?

- Когда у нас будут только эстоноязычные школы, не будет больше такого, что дети с родным эстонским и родным русским идут в разные школы. В этом смысле я полностью согласна с тем, что общая игра и общее обучение – ровно то, что позволяет выучить эстонский. Языковая среда, в которой ты постоянно находишься, учит тебя тоже. И если мы начнем именно с детсадов, вся среда будет эстоноязычной.

Я приведу такой пример: мой ребенок тоже учился на другом языке, и мне сказали, что воспитатели, даже если они понимают ребенка, говорят с ним только на французском. Потому что это язык той языковой среды, в которой происходит обучение. Переход должен происходить постепенно. И, действительно, так, чтобы у нас не было больше отдельно русских школ и эстонских школ.

- Должен ли, допустим, в Ида-Вирумаа этот переход быть как-то смягчен с учетом особенностей региона, потому что эстоноязычной среды там практически нет?

- Да, в части Ида-Вирумаа мы думали о разных вещах. Во-первых, мотивация учителей – учительская зарплата там будет выше. Во-вторых, мы думали, что при правительстве должен быть экспертный совет, который, когда возникают проблемы, давал бы конкретные рекомендации. Например, если переход в Ида-Вирумаа идет труднее, мы не делаем для местных школ исключение, мол, "переход для вас не обязателен". Мы смотрим, что там за проблемы и какая нужна поддержка, чтобы переход произошел. Должна сказать, что тут есть позитивный момент: школы Ида-Вирумаа стали вместе с нами думать, как сделать все наилучшим образом. Раньше была надежда, что делать ничего и не придется, а теперь что-то сдвинулось.

- Если раньше школы искали педагогов, то теперь они в ускоренном темпе ищут педагогов, способных преподавать на эстонском языке. Возникает вопрос о качестве образования, потому что в ближайшие годы придется найти тысячи учителей, способных преподавать на эстонском. И не всегда это будут люди, которые получили полноценное педагогическое образование. А русскоязычным учителям придется в очень короткие сроки дотянуть свой уровень эстонского до высшей категории. Какое качество образования мы получим в итоге?

- В этом отношении, конечно, есть различные меры, разработанные для упрощения перехода. Один аспект – учителя, которые, в самом деле, станут преподавать на эстонском. Второй аспект – дополнительное образование, которое могут получить те, у кого уже есть диплом учителя. И так далее. Важно, чтобы образование не пострадало. В странах, где дети учатся на другом языке, я видела такую практику: ученикам, скажем, четвертого или пятого класса с математикой могут помогать дома абитуриенты. Это не обязательно должны быть люди с педагогическим образованием. Важно, чтобы ученику объясняли математику на эстонском, тогда он будет успевать и в школе. Подобную помощь можно получить везде. Да, проблема учителей, конечно, есть, но нужно создавать школьную сеть и внимательно следить за ее работой. Это то, чего часто не хотят делать местные самоуправления. У нас много школ, где детей даже меньше, чем учителей. Ясно, что такие решения даются местному самоуправлению болезненно, но учителя там есть, а учеников нет. А рядом – школы, где очень нужны эстоноязычные учителя, потому что учеников много.

- Есть ли какая-то причинно-следственная связь между войной в Украине и форсированным переводом школ на эстонский язык обучения?

- Связь есть в том смысле, что образование – это вопрос безопасности. Что делает Россия? Она пытается "освобождать", в кавычках, русскоязычных в других странах – людей, которым никакое освобождение не нужно. Я слышала такую шутку: единственные русские, за чьи свободы воюет Россия, живут за ее пределами. Внутри России со свободой дела не слишком хороши. Но ясно, что есть особо нацеленная пропаганда – и, скажем, освещение истории. И это – вопрос безопасности. Для маленького государства это вопрос безопасности, чтобы мы все были в одном информационном пространстве и не возникало ситуации, что наши русскоязычные люди получают образование хуже, и поэтому у них меньше возможностей, и поэтому, возможно, совсем другое мировоззрение. Такая связь, разумеется, есть.

- Война породила настороженное отношение и к российским гражданам, проживающим в Эстонии. Звучат призывы к тому, чтобы лишить их права голоса на муниципальных выборах. Какую проблему это решит?

- У нас есть Конституция. Совсем отобрать у них право голоса нельзя, это противоречит Конституции. Но мы в ситуации, когда наш сосед начал полномасштабную захватническую войну против своего соседа. Если эти российские граждане смогут здесь в большом масштабе решать, как нам вести свои дела, это точно такая же угроза безопасности нашей страны. Подчеркну: в ситуации войны. Когда у нас будут добрососедские отношения, а войны не будет, положение совсем другое. Поэтому наше предложение было – приостановить право голоса российских граждан, а не отбирать его.

- Но ведь в Эстонии нет никаких прокремлевских партий, за которые они могли бы отдать голос?

- Да, партий нет, но люди есть. Если есть люди, которые определенно хотят, чтобы Эстония вошла в состав России, это угроза нашей безопасности и нашей независимости. В этом смысле даже на местном уровне, взять, к примеру Таллинн, то у таллиннской мэрии все-таки большое влияние.

- В Латвии пошли еще дальше. Там с сентября 2023 года жителям, взявшим российское гражданство придется заново ходатайствовать о видах на жительство и сдавать экзамен на знание государственного языка. Готова ли Эстонии в будущем пойти по стопам соседей?

- Что касается видов на жительство, у нас сейчас такая практика: если есть угроза безопасности – и каждый случай тут оценивается отдельно, – да, новых видов на жительство мы не даем, но отбирать их – значит сильно нарушать права людей, и причиной должна быть совершенно конкретная угроза безопасности, для чего нужна оценка учреждения, работающего в этой области.

- В этом году в Эстонию начали прибывать военные беженцы из Украины. С февраля их прибыло более 60 000. Есть ли предел, после которого Эстония будет больше не в силах помогать украинцам или он уже наступил?

- У нас тех, кто получил временную защиту, около 40 000. Те, кто ходатайствует о временной защите, – это, так сказать, наша боль и наша радость. Эти люди получают доступ к нашей системе пособий и оказывают конкретное влияние на наших налогоплательщиков. Если смотреть конкретно на пособия, из всех пособий, которые выплачивает Департамент социального страхования, военным беженцам поступает всего четыре десятых процента. Проблема в том, что нет мест, где они могли бы жить, нет рабочих мест, нет мест в школах. Это большая проблема.

Не будет такого, что мы на границе будем говорить военным беженцам из Украины: "Все, больше не приезжайте". Но мы провели переговоры с Финляндией, которая приняла меньше беженцев, и у нас есть соглашение о том, как распределить людей, чтобы Финляндия разделила с нами это бремя. Все-таки у финнов гораздо больше страна и куда больше возможностей.

- Немного абсурдная ситуация складывается с тем, что не всегда у беженцев есть доступ к жилью, работе, иногда нет возможности устроить детей в садик или школу, потому что они переполнены. Однако это именно те условия, на основании которых беженцы могут продлить статус временной защиты, который выдается на год. При этом украинцы должны изъясняться на эстонском языке на минимальном уровне, пройти языковые курсы. Что будет с теми, кто не сможет продилть свой статус временной защиты?

- Временную защиту продлили на один год. Мы сделали все, чтобы у нас появился обзор: где эти беженцы, требуется ли им помощь. Есть ведь люди, которые вернулись в Украину. Это как с Кассой по безработице: если вы получаете от нее пособия, вы должны время от времени проходить курсы, приходить и регистрироваться. То же и с беженцами – они должны регистрироваться: здесь они или уже нет, где они, что делают. Курсы эстонского языка – это тоже важно. Мы не хотим, чтобы в Эстонии появилась новая община, которая не говорит по-эстонски. Даже если они вернутся, а 80% беженцев говорят, что хотят вернуться, почему бы в Украине не быть группе людей, которые говорят по-эстонски? В этом нет ничего плохого. Так что, да, именно такой курс мы взяли с самого начала.

- 2022 год помимо войны запомнится рекордной инфляцией. Население, оппозиция, ряд СМИ возлагают вину на правительство, мол, не смогли предугадать такой ценовой скачок и предупредить его. Если смотреть на ваши выступления, то складывается впечатление, что источник всех бед – это война. При любом правительстве инфляция была бы столь же высокой?

- Инфляция и правда остается необычайно высокой, причем по всей Европе. Но тенденция такова, что наша инфляция уже падает. Скажем, нас сильно критикуют консерваторы, но если посмотреть на Венгрию, там господствует Виктор Орбан, он единовластный правитель, и инфляция в Венгрии на сегодня куда больше, чем у нас. Инфляция в части продуктов питания – 48%. Хотя Венгрия приняла очень жесткие меры и реализовала их, так сказать, железной рукой. У нас инфляция такая же, как в соседних странах, и я бы не стала валить это ни на одно правительство. За инфляцией стоит война. Иначе картина в европейских странах была бы совсем другой.

- Повышение цен на электроэнергию – это одна из составляющих инфляции, на которую правительство может повлиять, к примеру, с помощью универсальной услуги. Однако крупные предприятия остались один на один со своими счетами, при этом они сетуют на то, что соседние страны своим энергоемким предприятиям помогают через снижение акцизов или налогов. Не боится ли правительство волны банкротств, армии безработных?

- Банкротства – это, да, опасная тенденция. Компании будут банкротиться, потому что глобальная экономика остывает, заказов становится меньше и так далее. Но у нас до сих пор не было роста безработицы. У нас по-прежнему недостаток рабочей силы. Если посмотреть на прошлый год, занятость выросла на 8%, появилось много рабочих мест. На данный момент картинка не такая печальная, все идет не так уж плохо. Что не значит, что будущий год будет в этом отношении легче. Что касается компенсаций, конечно, это вопрос конкурентоспособности, наши компании должны быть конкурентоспособны. И если посмотреть на пакеты пособий других государств, окажется, эти государства просто умеют их преподнести лучше нас. Приведу пример: Литва говорит о неимоверно больших суммах, но если начать разбираться, то три четверти этих денег – кредиты. На самом деле это не пособия.

- Тем не менее предприниматели разочарованы, говорят, что правительству просто не до них, потому что все политики готовятся к выборам.

- Это не совсем правда. Наоборот, когда приближаются выборы, все партии хотят быть популярными. Мы сделали очень определенный выбор: помогать людям справляться в это трудное время. Вот представьте: когда у нас засуха и мало воды, любое правительство поступит так же, как поступили мы, – прежде всего станет помогать людям, чтобы у них была вода, чтобы вода была доступн. Именно это мы сделали в части электричества. Когда электричества мало, мы помогаем людям пережить тяжелый период. Если помочь людям, они будут потреблять услуги компаний и покупать их товары, а это, в свою очередь, поможет компаниям оставаться на рынке.

- Перейдем к теме выборов. Предстоящие парламентские выборы будут отличаться от всех предыдущих: война смешала все карты, избиратели поляризованы, русские избиратели растеряны, растет число тех, кто не может определиться с выбором. К чему мы придем, если русскоязычный избиратель останется в стороне от того, что происходит в государстве?

- Само собой, это нехорошо, когда часть общества остается в стороне от выборов. У нас есть партии, которые обращаются к разным группам по-разному, ведут двойную игру, до сих пор стараются ее вести, и это неправильно. Эта проблема тесно связана с единой системой образования и единым информационным пространством.

Хотя ведь и разные русскоязычные люди обладают разным мировоззрением: социал-демократы, либералы.

Нет такого, что какая-то одна партия решит все ваши проблемы. Все-таки должно быть так, что если вы считаете Эстонию своим домом, вы смотрите, какая из партий решит самые серьезные, на ваш взгляд, проблемы наилучшим образом.

- Готова ли Партия реформ в случае, если после выборов, вам придется формировать коалицию, воссоединиться с партией Юри Ратаса?

- Да, конечно. Как я уже говорила, есть одна партия, с которой мы не видим возможности создать коалицию – EKRE. Со всеми остальными о коалиции можно договариваться, потому что, действительно, одно дело – победить на выборах, показать хороший результат, и другое – собрать коалицию, сформировать правительство.

- Конец года – время подводить итоги. Каким вопросом премьер-министр задавалась в этом году чаще всего?

- Сложный вопрос. У меня эти мысли были связаны все-таки с войной. "Когда этот ужас наконец закончится, когда войне придет конец?" – вот вопрос, который ставит каждая новая фотография, каждое видео, каждая новость об очередном кошмаре этой войны.

- Но пока ответа на этот вопрос нет?

- Будем надеяться, что будущий год будет светлее.

- Очень надеемся, потому что каждый и последних трех лет был еще тяжелее предыдущего. Есть ли у вас какое-то обнадеживающее новогоднее пожелание для зрителей ETV+?

- Я желаю вам мирного Нового года, и, конечно, счастливого Рождества в кругу родных и близких.